Неточные совпадения
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому
ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые
красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью,
красным деревом и
коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании остроумно-светского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город, мысли не о том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм.
Проходя шагах в двадцати от Дьякона, он посмотрел на него из-под очков, — старик, подогнув ноги, лежал на
красном, изорванном
ковре; издали лоскутья
ковра казались толстыми, пышными.
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под стол книги, свалившиеся на пол, сдвинула вещи со стола на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим сел на кушетку, присматриваясь. Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати, окно в ногах ее занавешено толстым
ковром тускло
красного цвета, такой же
ковер покрывал пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
За магазином, в небольшой комнатке горели две лампы, наполняя ее розоватым сумраком; толстый
ковер лежал на полу, стены тоже были завешаны
коврами, высоко на стене — портрет в черной раме, украшенный серебряными листьями; в углу помещался широкий, изогнутый полукругом диван, пред ним на столе кипел самовар
красной меди, мягко блестело стекло, фарфор. Казалось, что магазин, грубо сверкающий серебром и золотом, — далеко отсюда.
Комната, где лежал Илья Ильич, с первого взгляда казалась прекрасно убранною. Там стояло бюро
красного дерева, два дивана, обитые шелковою материею, красивые ширмы с вышитыми небывалыми в природе птицами и плодами. Были там шелковые занавесы,
ковры, несколько картин, бронза, фарфор и множество красивых мелочей.
В ней все же были мягкие
красные диваны, очень, впрочем, истертые (Версилов не терпел чехлов), кой-какие
ковры, несколько столов и ненужных столиков.
Она была очень ярко убрана: стены в ней, или, по-морскому, переборки, и двери были
красного дерева, пол, или палуба, устлана
ковром; на окнах
красные и зеленые драпри.
Полинявшие дорогие
ковры на полу, резная старинная мебель
красного дерева, бронзовые люстры и канделябры, малахитовые вазы и мраморные столики по углам, старинные столовые часы из матового серебра, плохие картины в дорогих рамах, цветы на окнах и лампадки перед образами старинного письма — все это уносило его во времена детства, когда он был своим человеком в этих уютных низеньких комнатах.
Хиония Алексеевна прошла по мягкому персидскому
ковру и опустилась на низенький диванчик, перед которым стоял стол
красного дерева с львиными лапами вместо ножек.
В спальне — огромная, тоже
красного дерева кровать и над ней
ковер с охотничьим рогом, арапниками, кинжалами и портретами борзых собак. Напротив — турецкий диван; над ним масляный портрет какой-то очень красивой амазонки и опять фотографии и гравюры. Рядом с портретом Александра II в серой визитке, с собакой у ног — фотография Герцена и Огарева, а по другую сторону — принцесса Дагмара с собачкой на руках и Гарибальди в круглой шапочке.
Она показала Галактиону свою спальню, поразившую его своею роскошью: две кровати
красного дерева стояли под каким-то балдахином, занавеси на окнах были из розового шелка, потом великолепный мраморный умывальник, дорогой персидский
ковер во весь пол, а туалет походил на целый магазин.
На третьей стене предполагалась
красного дерева дверь в библиотеку, для которой маэстро-архитектор изготовил было великолепнейший рисунок; но самой двери не появлялось и вместо ее висел запыленный полуприподнятый
ковер, из-за которого виднелось, что в соседней комнате стояли растворенные шкапы; тут и там размещены были неприбитые картины и эстампы, и лежали на полу и на столах книги.
Почерневшие кресла из
красного дерева с тонкими ножками и выгнутыми спинками простояли в этом доме целых полвека и теперь старчески-неприязненно смотрели на новую венскую мебель, на пестрые бархатные
ковры и на щегольской рояль.
Когда торжественная процессия приблизилась к господскому дому, окна которого и балкон были драпированы
коврами и
красным сукном, навстречу показалась депутация с хлебом-солью от всех заводов. Старик, с пожелтевшей от старости бородой, поднес большой каравай на серебряном блюде.
Небольшой плоскодонный пароход, таскавший на буксире в обыкновенное время барки с дровами, был вычищен и перекрашен заново, а на носу и в корме были устроены даже каюты из полотняных драпировок. Обитые
красным сукном скамьи и
ковры дополняли картину. В носовой части были помещены музыканты, а в кормовой остальная публика. До Рассыпного Камня по озеру считалось всего верст девятнадцать, но пароход нагружался с раннего утра всевозможной «яствой и питвой», точно он готовился в кругосветную экспедицию.
Много было
ковров, но горел один только
красный фонарь, новое пианино блестело, два окна с
красными занавесками, — все было
красное.
Обогнув сад, издали напоминающий своею правильностью
ковер, и объехав на
красном дворе круглый, огромный цветник, экипаж, наконец, остановился у подъезда.
Бутылка портера уже была выпита, и разговор продолжался уже довольно долго в том же роде, когда полы палатки распахнулись, и из нее выступил невысокий свежий мужчина в синем атласном халате с кисточками, в фуражке с
красным околышем и кокардой. Он вышел, поправляя свои черные усики, и, глядя куда-то на
ковер, едва заметным движением плеча ответил на поклоны офицеров.
На железной кровати, стоявшей под главным
ковром, с изображенной на нем амазонкой, лежало плюшевое ярко-красное одеяло, грязная прорванная кожаная подушка и енотовая шуба; на столе стояло зеркало в серебряной раме, серебряная ужасно грязная щетка, изломанный, набитый масляными волосами роговой гребень, серебряный подсвечник, бутылка ликера с золотым
красным огромным ярлыком, золотые часы с изображением Петра I, два золотые перстня, коробочка с какими-то капсюлями, корка хлеба и разбросанные старые карты, и пустые и полные бутылки портера под кроватью.
Комната Людмилы представляла несколько лучшее убранство, чем остальной хаотический дом: у нее на окнах были цветы; на туалетном
красного дерева столике помещалось круглое в резной раме зеркало, которое было обставлено разными красивыми безделушками; на выступе изразцовой печи стояло несколько фарфоровых куколок; пол комнаты был сплошь покрыт
ковром.
Дама поспешила пододвинуться и дать Сусанне место на
ковре, которая, в свою очередь, конфузясь и
краснея, встала тут.
— Почти четыре комнаты, — говорил он, — зеркала в золотых рамах, мебель обита шелком, перегородка
красного дерева,
ковер персидский… Ну-с, это окончательно Европа! И так как я считаю себя все-таки принадлежащим больше к европейцам, чем к москвичам, то позвольте мне этот номер оставить за собою!
Он
покраснел, встал, сильно шаркнул ногою по
ковру, поклонился и быстро сел. Потом опять встал, положил руку к сердцу и сказал, умильно глядя на барышню...
Два овальные стола были покрыты коричневым сукном; бюро
красного дерева с бронзовыми украшениями; дальше письменный стол и кровать в алькове, задернутая большим вязаным
ковром; одним словом, такая комната, какой я никогда и не думал найти за мои скромные деньги.
В комнату нашу вошла большая, полная, даже почти толстая дама с косым пробором и с мушкой на левой щеке. За ней четыре барышни в ватных шелковых капотах, за ними горничная девушка с красивым дорожным ларцом из
красного сафьяна, за девушкой лакей с
ковром и несколькими подушками, за лакеем ливрейным лакей не ливрейный с маленькою собачкой. Генеральша, очевидно, была недовольна, что мы заняли комнату, прежде чем она накушалась здесь своего чаю.
В комнатах все было устроено тоже по-старинному: пузатая мебель
красного дерева, кисейные занавески на окнах, тюменские
ковры на полу, орган «с ошибочкой в дудках», портреты генералов и архиереев на стенах, клетка с канарейками и т. д.
Только два месяца, март и апрель, до начала мая необозримые, гладкие, как тарелка, равнины сплошь цветут ярким зелено-красным
ковром.
То ярко-зеленые, то темноцветные листья стелятся по воде, но глубоко ушли корни их в тинистое дно; белые и желтые водяные лилии, цвет лопухов, попросту называемые кувшинчиками, и
красные цветочки темной травы, торчащие над длинными вырезными листьями, — разнообразят зеленый
ковер, покрывающий поверхность пруда.
Любопытные видали в замочную скважину: дорогой варшавский
ковер на полу этой комнаты; окно, задернутое зеленой тафтяной занавеской, большой черный крест с белым изображением распятого Спасителя и низенький налой
красного дерева, с зеленою бархатною подушкой внизу и большою развернутою книгою на верхней наклонной доске.
Князь закачался на ногах и повалился на пол. Бешеным зверем покатился он по мягкому
ковру; из его опененных и посиневших губ вылетало какое-то зверское рычание; все мускулы на его багровом лице тряслись и подергивались;
красные глаза выступали из своих орбит, а зубы судорожно схватывали и теребили ковровую покромку. Все, что отличает человека от кровожадного зверя, было чуждо в эту минуту беснующемуся князю, сама слюна его, вероятно, имела все ядовитые свойства слюны разъяренного до бешенства зверя.
И от него пахнуло на меня тем же счастьем, что и от его
ковров и кресел. Полный, здоровый, с
красными щеками, с широкою грудью, вымытый, в ситцевой рубахе и шароварах, точно фарфоровый, игрушечный ямщик. У него была круглая, курчавая бородка — и ни одного седого волоска, нос с горбинкой, а глаза темные, ясные, невинные.
Они привозили из Африки слоновую кость, обезьян, павлинов и антилоп; богато украшенные колесницы из Египта, живых тигров и львов, а также звериные шкуры и меха из Месопотамии, белоснежных коней из Кувы, парваимский золотой песок на шестьсот шестьдесят талантов в год,
красное, черное и сандаловое дерево из страны Офир, пестрые ассурские и калахские
ковры с удивительными рисунками — дружественные дары царя Тиглат-Пилеазара, художественную мозаику из Ниневии, Нимруда и Саргона; чудные узорчатые ткани из Хатуара; златокованые кубки из Тира; из Сидона — цветные стекла, а из Пунта, близ Баб-эль-Мандеба, те редкие благовония — нард, алоэ, трость, киннамон, шафран, амбру, мускус, стакти, халван, смирну и ладан, из-за обладания которыми египетские фараоны предпринимали не раз кровавые войны.
По стенам были лавки и перед ними стол длинный, покрытый
ковром и сверх скатертью длинною, вышитою по краям в длину и на углах
красною бумагою разными произвольными отличными узорами.
Им отвели большой, теплый кабинет,
красный с золотом, с толстым светло-зеленым
ковром на полу, с канделябрами в углах и на столе.
В тени группы берёз был разостлан яркий
ковёр, на нём стоял самовар, испуская струйки пара и голубой дым, а около него, присев на корточки, возилась Маша с чайником в руке. Лицо у неё было
красное, счастливое, волосы на голове мокрые.
Ночь мчалась галопом; вечер стремительно убегал; его разноцветный плащ, порванный на бегу, сквозил позади скал
красными, обшитыми голубым, клочьями. Серебристый хлопок тумана колыхался у берегов, вода темнела, огненное крыло запада роняло
ковры теней, земля стала задумчивой; птицы умолкли.
Кузьма Васильевич вслед за ней переступил порог и очутился в крохотной комнатке без окон, обитой по стенам и по полу толстыми
коврами из верблюжьей шерсти. Сильный запах мускуса так и обдал его. Две желтые восковые свечи горели на круглом столике перед низким турецким диванчиком. В углу стояла кроватка под кисейным пологом с шелковыми полосками, и длинные янтарные четки, с
красною кистью на конце, висели близ изголовья.
В часовне иконы и лампады как жар горят, все выметено, прибрано, вычищено, скамьи
коврами накрыты, на длинном столе, крытом камчатною скатертью, стоят фарфоровые блюда с
красными яйцами, с белоснежною пасхой и пышными куличами; весь пол моленной густо усыпан можжевельником…
И на
коврах в одних башмаках сидят татары: черный,
красный и трое гостей.
Величаво и медленно спустился по ступенькам с моста на плашкот Марко Данилыч, молча уселся на
ковер, разостланный на середней лавочке лодки, слегка приподнял картуз в ответ на приветствие гребцов, разодетых на его счет в
красные кумачовые рубахи и с шляпами на головах, украшенными алыми лентами.
Середи косной, вплоть до самой кормы, стоит на железных прутьях парусный намет для защиты от солнца, а днище лодки устлано взятыми напрокат у кавказского армянина персидскими
коврами; на скáмьи, что ставлены вдоль бортов, положены мягкие матрацы, крытые
красным таганским сукном с золотым позументом.
Горбатенькая тетя Леля, все еще не выпуская Дуниной руки, стояла посреди светлой, уютно убранной гостиной, обставленной мягкой, темно-красной мебелью, с пестрым недорогим
ковром на полу, с узким трюмо в простенке между двух окон, с массой портретов и небольших картин на стенах. У письменного стола, приютившегося у одного из окон, поставив ноги на коврик шкуры лисицы, сидела, низко склонившись с пером в руке, пожилая женщина в черном платье.
Матовый, в виде чаши, фонарь,
ковер с медными спицами, разостланный до первой площадки, большое зеркало над мраморным камином внизу — все так парадно и внушительно смотрело на него, вплоть до стен, расписанных в античном вкусе темно-красной краской с фресками.
Тася поглядела вправо. Окошко кассы было закрыто. Лестница освещалась газовым рожком; на противоположной стене, около зеркала, прибиты две цветных афиши — одна
красная, другая синяя — и белый лист с печатными заглавными строками. Левее выглядывала витрина с
красным фоном, и в ней поллиста, исписанного крупным почерком, с какой-то подписью. По лестнице шел половик, без
ковра. Запах сеней сменился другим, сладковатым и чадным, от курения порошком и кухонного духа, проползавшего через столовые.
Проводив его, я вернулась в кабинет и опять села на
ковре перед камином.
Красные уголья подернулись пеплом и стали потухать. Мороз еще сердитее застучал в окно, и ветер запел о чем-то в каминной трубе.
Вся эта комната была устлана восточными
коврами, и в ней звук шагов совершенно пропадал. Запах дорогих сигар и каких-то тонких духов, доходивший из спальни, куда вела стеклянная низкая дверь, подходил к убранству этого не очень высокого, но поместительного покоя, драпированного, по-заграничному, темно-красным сукном.
Она тоже была убрана с тщательным комфортом. Широкая кровать под балдахином с пышными белоснежными подушками,
красным стеганым пунцовым атласным одеялом, ночной столик, туалет,
ковер у постели — все было предусмотренно.
С рассветом в городе начались приготовления к приему дорогого гостя. Небольшой деревянный домик, в котором помешались нейшлотские присутственные места, был убран цветными
коврами и флагами. На пристани перед крепостью стоял большой девятивесельный катер, покрытый
красным сукном.
Павел Кириллович мелкими нервными шагами ходил по
ковру своего кабинета, то и дело поглядывая на большие часы, заключенные в огромный футляр-шкаф
красного дерева.